Жанна дАрк из рода Валуа - Марина Алиева

Герцогиня посмотрела на девушку – понимает ли? Не обижена? Но та сидела на скамье с неподвижностью статуи, и так же неподвижно смотрела на основание каменной колонны, выступающей из стены.

– Всё это не умалит твоей миссии. Скорее, станет гарантией победы.., надежной помощью.., защитой, наконец…

Не меняя позы, Жанна спросила одними губами:

– Зачем вы говорите мне всё это сейчас? Да, я не смогу убивать, как солдат, но умереть тоже не боюсь, потому что мы победим – я это точно знаю.

– Конечно, победите. Однако, я хочу, чтобы победу ты встретила живой, – ответила герцогиня. И, помолчав, добавила: – … И Клод тоже. Она ведь пойдёет за тобой до конца? В жизни и смерти, не так ли?

Жанна, наконец, очнулась.

В первый момент хотела спросить, откуда её светлость знает про Клод, но потом вспомнила, что перед ней мать Рене, и только рассеянно кивнула.

Молчание, которое воцарилось потом, было красноречивее всех слов герцогини. Почему-то именно теперь, когда речь зашла о Клод, для Жанны всё снова вернулось на исходную точку – к тому первому вопросу: «если не я, то кто?». И слова мадам Иоланды, сначала звучавшие, как вежливо завуалированное «не мешай», получили, вдруг, совсем иное толкование. Она словно давала понять – истинная посланница Божья идёт следом за Жанной. И, пока мирская часть миссии не будет выполнена до конца, пока не будет сломлен хребет «здравомыслия», Клод не найдётся места среди людей, и Жанна не имеет права захлебнуться грязью того мира, сквозь который им предстоит пройти.

– Я огорчила тебя? – тихо спросила герцогиня.

– Нет, – подумав, ответила Жанна. – Я благодарна вам за заботу.

– Я знала, что ты меня поймёшь.

– Вот только.., – Жанна запнулась, не зная, как лучше спросить. – Вы говорили о какой-то силе… Я не совсем поняла… Если не вера, то, что заставляет высокородных господ идти за мной?

Мадам Иоланда опустила глаза.

– Так вышло, Жанна, что я знаю о тебе больше, чем ты думаешь.

Девушка взглянула с таким отчаянием, что было не разобрать, надеется она или боится.

– Это значит… Это можно понимать, что вы.., вы что-то знаете о моих родителях?

Герцогиня замялась. Солгать ничего не стоило. Но она вспомнила вдруг собственные слова о лжи, которой запачканы подножия престолов, и короткое «нет» застряло в горле… Мадам Иоланда снова сцепила пальцы, борясь с желанием погладить девушку по голове… Нет, видимо, не всё она знает о Жанне, если испытывает в её присутствии это странное смущение… Или те сведения, которые у неё имелись, далеко не самое главное?

– Я точно знаю одно – у Господа были все основания обращаться именно к тебе, Жанна, – уклончиво ответила герцогиня – Когда придёт время, ты сама это поймёшь.

– Но почему я не могу узнать сейчас?!

– Потому что сейчас ты деревенская девушка из Домреми. Твою мать зовут Изабелла Роме, а отца – господин Арк. И других отца и матери пока не существует.

Герцогиня, в очередной раз поборола желание приласкать девушку, и вышла, задержавшись почему-то в дверях и неловко поклонившись.

Дверь так и осталась закрытой не до конца.

Она медленно, со скрипом, покачнулась от ветра, гулявшего по галереям замка, и поползла, открываясь дальше, словно растягивая полоску света, падавшего из комнаты Жанны.

Эта полоска замерла всего в шаге от заляпанных конским навозом сапог, обладатель которых едва успел вжаться в стену, когда герцогиня Анжуйская вышла.

Он уже еле дышал от долгого задерживания дыхания. Но, как только вернувшаяся служанка закрыла за собой дверь, и света на галерее не осталось, обладатель грязных сапог испустил облегченный вздох и бесшумно заскользил прочь, приговаривая на ходу:

– Ну, всё! Теперь-то я и отомщу!

Тур – Блуа

(апрель 1429 года)

«… Королевскому оружейнику в Туре, за полные доспехи для означенной Девы, 100 турских ливров… Ксавье Полньи, живописцу, живущему в Туре, для того, чтобы окрасить и обеспечивать материалы для большого знамени и маленького для Девы, 25 турских ливров…».

Отец Паскерель вздохнул. Суета… Мирская суета не прекращаема даже в дни Чуда Господнего. Все верят, все воодушевлены, и тут же наживаются на свалившейся на голову благодати. Где же это видано, чтобы за доспехи на такую хрупкую девушку требовать 100 ливров!

Шум за окном заставил священника отложить счета и пойти посмотреть, что происходит. Нет, он вовсе не занимался всеми этими финансовыми делами – просто зашёл к преподобному Мишелину, которого недавно назначили вторым духовником и казначеем Девы, увидел принесенные бумаги и просто полюбопытствовал. В конце концов, рисунок для знамени они с Жанной придумали вместе, и отец Паскерель помнил, с каким трепетом девушка относилась к каждой детали. Кое-кто, правда, посчитал, что знамя получилось больше похожим на хоругвь для крестного хода. Но разве весь их поход на Орлеан не есть крестный ход во славу Божьей справедливости?! И разве должно было измерять деньгами то, что станет святыней на все времена и веки вечные?!

Отец Паскерель выглянул в окно. Шум, который там поднялся, вызвало появление Жанны. Она, как раз, возвращалась из мастерской оружейника, и сбежавшаяся толпа умоляла позволить коснуться её руки и взглянуть на сияющий меч Мартелла…

С того дня, как проверка была закончена, закончилась и оседлая жизнь. Жанна с триумфом переехала в Тур, рассчитывая пробыть там совсем недолго – ровно столько, сколько потребуется для подгонки доспехов и окраски знамени. Но, поскольку из дофина, как из рога изобилия, так и сыпались милости, снова пришлось задержаться, чтобы должным образом принять все почётные знаки внимания.

Теперь у Девы составился целый двор. Помимо двух духовников, один из которых исполнял ещё и обязанности казначея, к ней, как к «руководительнице боевыми действиями», были приставлены, аж два, два герольда24 и два пажа, одним из которых была Клод под именем Луи Ле Конта, а вторым – некий Раймон – тихий, набожный и почти незаметный молодой человек, рекомендованный герцогиней Анжуйской через своего поверенного. Кроме того, поскольку женщин в свите не было, в ближний круг Девы входили оба её «брата» и цистерианский монах по имени Николя Вутон – родственник её, якобы, матери. Всех их следовало экипировать для военного похода, поставить на довольствие, а братьев Жанны ещё и подучить ратному делу.

Приготовления затянулись до двадцатого числа. А двадцать первого, наконец, выехали в Блуа, где формировалась французская армия.

По масштабам предыдущих сражений, это был, скорее, отряд, тысяч в шесть-семь, хорошо вооружённый, хорошо обученный, в котором отдельными формированиями командовали, прославляемые не первый год, капитаны – де Гокур, Ла Ир, де Ре, де Буссак, де Вокур, и многие другие. Но всё же это была не та армия, которая могла блистательным броском выбить противника с его позиций. И отец Паскерель, отправляясь в Блуа, терзался тревогами. Ему казалось, что силы будут слишком неравны, учитывая, какие мощные средства вложены в осаду англичанами. Но, как только они вступили в город, как только проехали по его улицам, под приветственные крики, которых не удостоился бы и король, тревоги преподобного улеглись сами собой. Это, действительно, была не прежняя армия – сонная и ничем толком не объединённая. Теперь, сбегающиеся навстречу солдаты, вызывали в воображении крепко сжимающийся кулак! Более того, с умилением и радостью увидел отец Паскерель, как много знатных рыцарей, из которых кое-кто, до появления Девы, вообще не желал воевать, приехало в Блуа, чтобы идти вместе с Жанной.

– Вы видите это?! – Восторженно озираясь по сторонам, говорил он отцу Мишелину, – Родовитые господа, которых не призвал бы на службу даже монарх, усмотри они в этом призыве что-то унизительное для себя, пришли сюда сражаться во имя Господа! И во славу Его готовы признать поводырём простую девушку! Вот она – истинная вера, дорогой Мишелин! Она идёт за этой девочкой, а мы с вами… О, Господи! Мы – обычные Его слуги, ничем не заслужившие такого счастья.., – от нахлынувших чувств священник не смог сдержать слёз. – Мы с вами не просто видим всё это – мы стоим у самого источника!

Вера в Деву и восхищение ею были настолько сильны, что подчинение её воле со стороны знати, ещё вчера такой спесивой, удивляло, кажется, только отца Паскереля. Да и то, лишь потому, что священник пытался смотреть в суть вещей, отчего удивление его носило характер, скорее, восторженный. Для всех остальных следование за Девой, в чём бы оно ни выражалось, было делом самым естественным. К тому же, пример подавали дофин и первые герцоги королевства…

Тем возмутительнее показался инцидент, произошедший вскоре после её приезда в Блуа.